Поезд. До Калуги 2 часа. Вагон сидячий, удобный. Двумя рядами перед – семья: мама, папа, три ребёнка. Младшим примерно 2 и 4. Мальчики.
Ожидаемо, что скоро заплачут: предполагаю, незадолго до отправления, потому что устанут ждать. Когда поедем, станет интересно, внимание переключится. А пока не интересно. А ждать не умеешь.
Заплакали за 4 минуты до отправления. Сначала младший, потом тот, что постарше. Из солидарности.
Маме неудобно. Мама устала. Маме неловко, потому что потенциально весь вагон смотрит на неё и думают, как же эти дети сейчас надоедят своим плачем. И испортят всю поездку. Стыдно за детей.
– Замолчи!
Контейнирование? Зона комфорта? Переключение внимания? Токсичность? Не, не слышали!!! (Психологическая чушь!) Инструменты мамы – инструменты её детства.
Ребёнок старается сделать, что требует мама. Но он слаб, чтобы успокоить свой плач. Психики не хватает. Он пытается. Кашляет. Захлебывается. Давится. Плачет ещё сильнее. Ещё громче.
Маме ещё более неловко. Стыдно. Бессильно.
– Немедленно замолчи.
Тон выше. Раздражение больше. У ребёнка нет ресурса. Был бы – успокоился. Но не сможет. Мама не знает, что можно по-другому. Потому что её успокаивали так же. Я понимаю всех, но они не понимают друг друга.
– Немедленно замолчи. Я тебе сказала!
Давление авторитетом. Мать и так в авторитете у малышей. Всегда. Любое дополнительное давление – запугивание. Со стороны ребенка – защита, бессилие, беспомощность.
Ещё сильнее и громче крик.
Хочется помочь. Маме. Детям. Вскрыть ей мозг, достать из своего сердца пару файлов осознанности и закачать в её запудренные собственными установками извилины. Но это не моя семья. Не моя женщина. Не моя ответственность. Я могу помочь. Но помогать, если не просят, небезопасно.
– Все на тебя смотрят. Сейчас дядя проводник тебя из поезда выгонит.
Никто не смотрит на ребёнка. Все либо понимают, либо прячут ответный гнев и раздражение в себе. Проводник не высадит – билет оплачен и действителен. Но поздно! В голове ребёнка уже нарисована картина и прямо сейчас лепится образ, где все чужие и опасные, а он – виноват и испуган. И бессилен! Стыд и страх посажены. Каждый делится теми семенами, что растут в его саду. Стыд и страх мамы нашёл почву для дальнейшего роста.
Ребёнок плачет. Второй плачет.
– Замолчи. Сколько можно тебе говорить. Бестолочь!
Мать шлепает ребёнка по плечу. Поезд трогается в сторону Калуги, ребёнок летит в бездну беспомощности.
Отец и муж сидит безучастно рядом. Примерно так же сидит старшая девочка. Безучастно к насилию. Они привыкли. Они называют это воспитанием. Но это называется насилием. На моих глазах совершается физическое и психологическое насилие над ребёнком.
Не могу привыкнуть к этому повсеместно встречаемому мной материнскому невежеству!
Я знаю боль этого ребёнка. Я знаю боль и понимаю все, что сейчас в ребенке происходит. Знаю я, а нужно знать ей. Той, кому он будет каждое 8 марта рисовать открытки и читать набившие оскомину стихи. И говорить, что любит.
Я знаю, кто та бестолочь, которой надо замолчать!
Плач ребёнка раздражает, но я чувствую жалость. К этим детям. Ко всем детям. К своему внутреннему ребенку, который сжимается каждый раз в подобных ситуациях. Не из солидарности. Потому, что знает и чувствует.
Достаю из портфеля беруши, затыкаю свои уши. Переключаюсь на вид за окном. Впереди много станций. Много станций прежде, чем ребёнок сможет сойти от мамы. Спастись от мамы. Но к тому времени сад его души будет окончательно засажен кустарниками, репейниками, зарослями стыда и страха. Засажен и загажен.
Поезд едет. Но для этой семьи и для этого ребёнка сегодняшний поезд уже ушёл.
Как было бы здорово собрать всех таких горе-садовниц, разложить на газоне вместе со всеми насаженными детям зарослями и... сжечь!
Гоню эту мысль прочь: геноцид – не наш метод. Даже если люди не совершенны. Поэтому принятие, обучение и развитие личности. На следующую неделю полная запись клиентов. Среди них есть матери малолетних детей. Те самые матери, которые уже знают, что можно попробовать по-другому.
Ожидаемо, что скоро заплачут: предполагаю, незадолго до отправления, потому что устанут ждать. Когда поедем, станет интересно, внимание переключится. А пока не интересно. А ждать не умеешь.
Заплакали за 4 минуты до отправления. Сначала младший, потом тот, что постарше. Из солидарности.
Маме неудобно. Мама устала. Маме неловко, потому что потенциально весь вагон смотрит на неё и думают, как же эти дети сейчас надоедят своим плачем. И испортят всю поездку. Стыдно за детей.
– Замолчи!
Контейнирование? Зона комфорта? Переключение внимания? Токсичность? Не, не слышали!!! (Психологическая чушь!) Инструменты мамы – инструменты её детства.
Ребёнок старается сделать, что требует мама. Но он слаб, чтобы успокоить свой плач. Психики не хватает. Он пытается. Кашляет. Захлебывается. Давится. Плачет ещё сильнее. Ещё громче.
Маме ещё более неловко. Стыдно. Бессильно.
– Немедленно замолчи.
Тон выше. Раздражение больше. У ребёнка нет ресурса. Был бы – успокоился. Но не сможет. Мама не знает, что можно по-другому. Потому что её успокаивали так же. Я понимаю всех, но они не понимают друг друга.
– Немедленно замолчи. Я тебе сказала!
Давление авторитетом. Мать и так в авторитете у малышей. Всегда. Любое дополнительное давление – запугивание. Со стороны ребенка – защита, бессилие, беспомощность.
Ещё сильнее и громче крик.
Хочется помочь. Маме. Детям. Вскрыть ей мозг, достать из своего сердца пару файлов осознанности и закачать в её запудренные собственными установками извилины. Но это не моя семья. Не моя женщина. Не моя ответственность. Я могу помочь. Но помогать, если не просят, небезопасно.
– Все на тебя смотрят. Сейчас дядя проводник тебя из поезда выгонит.
Никто не смотрит на ребёнка. Все либо понимают, либо прячут ответный гнев и раздражение в себе. Проводник не высадит – билет оплачен и действителен. Но поздно! В голове ребёнка уже нарисована картина и прямо сейчас лепится образ, где все чужие и опасные, а он – виноват и испуган. И бессилен! Стыд и страх посажены. Каждый делится теми семенами, что растут в его саду. Стыд и страх мамы нашёл почву для дальнейшего роста.
Ребёнок плачет. Второй плачет.
– Замолчи. Сколько можно тебе говорить. Бестолочь!
Мать шлепает ребёнка по плечу. Поезд трогается в сторону Калуги, ребёнок летит в бездну беспомощности.
Отец и муж сидит безучастно рядом. Примерно так же сидит старшая девочка. Безучастно к насилию. Они привыкли. Они называют это воспитанием. Но это называется насилием. На моих глазах совершается физическое и психологическое насилие над ребёнком.
Не могу привыкнуть к этому повсеместно встречаемому мной материнскому невежеству!
Я знаю боль этого ребёнка. Я знаю боль и понимаю все, что сейчас в ребенке происходит. Знаю я, а нужно знать ей. Той, кому он будет каждое 8 марта рисовать открытки и читать набившие оскомину стихи. И говорить, что любит.
Я знаю, кто та бестолочь, которой надо замолчать!
Плач ребёнка раздражает, но я чувствую жалость. К этим детям. Ко всем детям. К своему внутреннему ребенку, который сжимается каждый раз в подобных ситуациях. Не из солидарности. Потому, что знает и чувствует.
Достаю из портфеля беруши, затыкаю свои уши. Переключаюсь на вид за окном. Впереди много станций. Много станций прежде, чем ребёнок сможет сойти от мамы. Спастись от мамы. Но к тому времени сад его души будет окончательно засажен кустарниками, репейниками, зарослями стыда и страха. Засажен и загажен.
Поезд едет. Но для этой семьи и для этого ребёнка сегодняшний поезд уже ушёл.
Как было бы здорово собрать всех таких горе-садовниц, разложить на газоне вместе со всеми насаженными детям зарослями и... сжечь!
Гоню эту мысль прочь: геноцид – не наш метод. Даже если люди не совершенны. Поэтому принятие, обучение и развитие личности. На следующую неделю полная запись клиентов. Среди них есть матери малолетних детей. Те самые матери, которые уже знают, что можно попробовать по-другому.
