Душа не плачет. Кровь не стонет в жилах.
Ты уходила долго и крикливо.
И вот ушла… А мир себе стоит.
У осени не исказились краски.
У птиц не отвалились крылья.
Летают птицы, разве что пугливо
садятся на заборы у реки,
пугаясь дроби той, что каблуки
чужих надежда по мостовой выводят.
Нет, не изводит образами память.
Нет, водка не зовет тоску залить…
Не буду перед зеркалом лукавить,
но мне с тобой не хочется творить
ни новый день, ни новое рожденье,
ты – ответвленье чистой пустоты.
Я написал свое стихотворенье
и стер его, не перейдя на ты.
Да, ты ушла. Как будто так и надо.
Сомнений толпища не воют на луну.
Ты возвращалась в ночь из Ленинграда,
ты возвратилась. Я тебя не жду.
Ты возвратилась. Губы целовала.
Руки касалась платьем. Боже мой!
А я тебя в рождественском халате
уж схоронил под проливным дождем.
Ты плакала, прощения просила, стонала, умоляла, говорила.
(Стоял сквозь вечность прямо, молчаливо.
Внимал, как ты мой свитер теребила.
Не проронил ни слова.) Ты замерзла.
И плакать не могла уже ни разу.
Казалось, марта тонкая мимоза,
спресованная выходцем с Кавказа:
одна, в толпе, и на исходе утра.
Не тронул сердца глаз немых укор.
Ни тел взбешенных, страстных Камасутра
не зацепила образом сквозь сон.
