Письменное творчество

Черновик разлетевшейся пьесы

Жаркая усадьба, окруженная чугунным решетчатым заграждением, двухэтажный дом цвета разбавленного желтка с бледными, слегка голубоватыми впадинами прямоугольных окон середины 30-х начала 40-х годов. Надпись под крылечным козырьком «Городская клиническая психиатрическая больница им…» и т.д. Рядом, возле заплеванной урны, красный «OPEL OMEGA».
В здание входит мужчина в потертом, поношенном, повисшем гнилой плетью пиджаке, сопровождаемый под руку не молодой уже, но и не старой дамой в масловато-зеленом сарафане, тонких, давно приобретенных, туфлях.
Врач– психиатр, профессор, встречает вошедших в своем кабинете (обстановка сизая).
–  Вот, Господин врач, привела. Это муж мой. Вообразил себя …
–  Погодите, погодите (обращается к мужу). Как вас зовут?
–  Ван Гог.
–  Простите…
–  Доктор, мой муж вообразил, что он – художник Ван Гог.
–  Не вообразил, а я и есть прославленный Ван Гог – художник, чья слава покрыла не одну плеяду начинающих кистемарателей.
–  Замечательно… (доктор обращается к жене) Голубушка, мне бы очень хотелось, что бы вы, если можно, вообще не вмешивались в наш разговор.
–  То есть…
–  То есть не говорили не единого слова, пока я не закончу. (Опять к пациенту). Значит, вы утверждаете … (мужчина неодобрительно щурится). Простите. Значит, вы – Ван Гог. И почему, если позволите?
–  Что именно?
–  Именно Ван Гог …
–  Потому что мама моя меня таким родила и так нарекла.
–  Логично.
–  Доктор, а у него все очень даже логично получается …
–  Я же просил …
Жена: –  Извините, больше ни разу не буду …
–  А потом?
–  Что?
–  Родила. И что дальше?
–  Как обычно: детский сад, школа … Чего вы мне голову морочите? Разве не известно, что дальше?
–  Почему же, очень даже известно. А кто была ваша мама?
–  Какая разница? Папы вообще не помню …
–  Но, насколько мне известно, Ван Гог, почему-то, умер…
–  Почему это он умер? А кто же тогда перед вами?
–  Логично.
–  Ничего логичного, все естественно, как и должно быть в природе. Я –  Ван Гог. Родился, учился, женился … кажется.
–  То есть, как – кажется?
–  Она (на жену) утверждает, что моя жена.
–  А на самом деле?
–  А на самом деле мне всё равно …
–  Почему?
–  А я посторонних в личную жизнь не посвящаю.
–  А я не посторонний. Я врач. Друг, если хотите.
–  А если не хочу? Я к вам на прием не приходил. Меня привели, разрешения не спрашивали. А звание друга… (передразнивает) если хотите… на медфаках не выдают. Снимите халат.
–  Зачем?
–  Снимите, снимите… (доктор послушно, с интересом, стягивает служебную одежду, оставшись абсолютно голым). Вот так… (оглядывает голого доктора со всех сторон, покрякивая удовольственно). Вот так … Я вас нарисую.
–  Зачем?
–  Для истории.
–  Вы думаете, я ей пригожусь?
–  Не вам решать. Сейчас работаю над серией картин. Вы туда потрясающе вписываетесь. Особенно, если вас грамотно прорисовать.
–  Звучит интригующе. И как называется ваша серия?
–  Кретины – современники…
(Доктор несколько озадачен)
Жена: –  Ваня, зачем ты так с человеком? Он же …
(Ван Гог вскакивает со стула, хватает со стола графин с водой) – Я не знаю кто он, этот твой Ваня, но если узнаю, обоим раскрою черепа, вилки дурацкие…
Доктор: –  Успокойтесь, успокойтесь… Разрешите полюбопытствовать… Вы уже приступили к написанию своей серии?
–  Однозначно – нет!
–  Какие– то затруднения?
–  Подбираю персонажи.
–  И сколько уже в вашей коллекции.. персонажей?
–  Семь…
–  Кто, если не секрет?
–  Аскольд и Дир как одно лицо, Никон, который Патриарх, Адам и Ева как один Змей, Ульянов– Ленин, Эвклид, вы и моя жена.
–  Ваша жена? Вы же говорили…
–  Если она так считает, пусть. Многое называют себя моими женами.
–  Но, если я вас понимаю правильно, не все эти люди, выражаясь мягко, кретины.
–  О вкусах не спорят.
–  Но они вовсе даже не современники друг другу.
–  Они мои современники.
–  Простите, сколько вам лет?
–  Для настоящего художника… для творца… не существует времени. Мой возраст – Вечность. Вечность с большой буквы.
–  Простите, что вновь уточняю. Я вам, кстати, не кажусь чересчур назойливым?
–  Вы мне кажитесь чересчур вежливым, это печальнее.
–  Учту. Скажите, какая разница между вечностью и Вечностью?..
–  Я вас понимаю… на письме разница – в первых буквах, в жизни – в размахе творения. Для того, чтобы создать картину, необходимо время. Для того, чтобы вдохнуть в картину жизнь, нужна Вечность с большой буквы. А для того, чтобы создать саму жизнь… Какая вам разница? Ваша задача – разубедить меня в том, что я – Ван Гог, то есть заставить меня поверить в противоположность самого себя. Или убедить мою жену смириться с радостью быть спутницей великого художника. Давайте. У вас еще есть время.
–  А у вас?
–  Я же сказал – Вечность.
–  Вы сейчас пишите?
–  Нет.
–  Почему?
–  Доктор, это банально. Творческий кризис: вынашиваю идеи, разрабатываю мысли, строю проекты. Господи, это же случается с каждым, кто работает. У вас что, не бывает?
–  Бывает.
–  Что же вы мне тогда херню порете?
Жена: Ваня…
–  Сейчас как пристукну … (он вспомнил о графине, который до сих пор сжимал; отпил из него на всякий случай).
–  Сударыня, я же попросил вас не вмешиваться…
–  Но он…
–  Все в порядке. Современный мужской разговор. И сколько лет вы занимаетесь рисованием?
–  Творчеством.
–  Да, конечно, творчеством.
–  Всю жизнь.
–  Сознательную?..
–  Физическую. Зримую
–  Этого не может быть!..
–  Почему же?
–  Вы что, с колыбели рисуете?
–  С шестнадцати лет. До того – ни-ни… а в шестнадцать лет как прорвало…
–  А говорите, всю жизнь.
–  Доктор, извините.
–  Да.
–  Вы с какого возраста говорить начали?
–  Не помню, на втором году, кажется. А какое это имеет отношение?
–  А речевой аппарат у вас со скольких лет появился?
–  Я с ним родился.
–  Чего же вы меня здесь за сюсика держите? Если вы не признаете во мне Ван Гога, это ваша сугубо профессиональная обязанность и глубоко личная проблема. Хотите задавать вопросы, задавайте. Хотите в игрушки играть – вот вам, – достал из кармана заводного металлического пингвиненка, покрутил ключиком. Пингвиненок запингвинил по столу. – Дарю. Можете гордиться. Пингвин от Ван Гога.
–  Вы не Ван Гог.
–  С чего Вы взяли?
–  Ван Гог умер.
–  Вы видели?
–  Нет. Но кто-то же…
–  Кто– то же…то-то же… Вы разве не верите в воскресение?
–  Нет.
–  В переселение душ?
–  Нет.
–  В кармические перевоплощения?
–  Нет.
–  В колесо сансары?
–  Нет.
–  В Бога? .. Иисуса Христа, Аллаха, Шиву, Кришну, Юпитера, Одина, Диониса, Ра … кого-нибудь?
–  Нет.
–  Пророков: Магомета, Будду, Иоанна, Нострадамуса… хоть в кого-нибудь?
–  Нет. Нет. Нет!
–  Доктор, вы самый реальный человек, которого я когда-либо встречал. Но мне вас жаль. Во что же вы верите?
–  В свое существование.
–  А в мое?
–  И в ваше.
–  Я –  Ван Гог?
–  Нет. Обыкновенный человек.
–  Какой?
(Жена, боязливо) – Ваня…
(Ван Гог опять за графин) – Молчи, Маня!
(Жена) –  Я не Маня. Я – Клавдия.
(Доктор) –  Она Клавдия.
–  Откуда знаете?
–  Она сказала.
–  А я вам говорю, что я Ван Гог, вы почему меня не знаете?
–  Вы – пациент.
–  А она, получается, жена пациента.
–  Позвольте мне решать …
(Ван Гог):–  А вас я вообще не спрашиваю. Я вас не знаю.
–  Я – доктор.
–  Почему я должен этому верить?
–  Потому что я говорю…
–  Позвольте мне решать…
–  Я –  доктор…
–  Кто? Какой вы доктор?
–  Который с вами разговаривает.
–  А кто вам сказал, что я с вами разговариваю?
–  Я задаю вам вопросы. Вы на них отвечаете. Мы разговариваем.
–  Мы сосуществуем. В различных плоскостях. На разных тарелочках, только рядом.
(Жена): –  Ой, опять.
–  Простите, не могли бы вы подробнее о тарелочках?
–  В большом мире летают тарелочки. И не знают друг друга. Точнее, не знают друг друга люди, которые лежат по одной штуке на каждой тарелочке. Человечки думают, машут руками, чихают, пьют пиво и занимаются прочей канителью. О кей? Когда тарелочки сталкиваются с большой силой, происходит так: дзин – и одна из них колется. Это когда тарелочки сталкиваются перпендикулярно. Когда под различными углами, бывает по-разному: углы складываются, сильно бьются. Вдребезги бывает, если «крышу» сносит. Тарелочки прозрачные, поэтому кажется, что человечки летают сами по себе. Мы с вами до этого ничего друг о друге не знали. Парили в неведомости. А тут получилось так, что на какой-то период, вследствие обоюдных потребностей друг в друге, летим параллельно: я выплыл для вас из незнанности, и вы для меня – из пустого информационного вакуума…
–  Простите, этот термин… Пустой информ…
–  Доктор, зовите как хотите. Вы же сечете суть. Вот сейчас мы с вами летим в одной плоскости, в одном направлении, по одной траектории. При всем разнообразии движений человеческих мышц они, по большей части, идентичны. Поэтому мы с вами движемся похоже. Через пять-десять минут, плюс-минус, я отвалюсь в сторону вместе со своей тарелкой. Вы провалитесь в какую-нибудь яму, полетите по инерции, столкнетесь с тарелочкой другого пациента и расколошматите ее в пух.
–  Вероятно. Но как же речь? Как мы понимаем друг друга?
–  Это для вас тяжело. Скажу только о струнах… Когда струны звучат в унисон? Когда их звуки, тональность, мелодика схожи. То есть, когда составляющие звука –  длина струн, кратность их толщин, колебание в минуту и прочая тригонометрия –  сходны. У нас с вами в данные полчаса сходные условия нахождения. Повторяю: вам не понять не потому, что вы – недоумок… Просто не понять, и всё… Ну, сравните с радио. Когда мы можем слушать радиостанцию? Когда приемник настроен на волну передатчика. Люди – приемники и передатчики одновременно, могут слушать все и каждого, но привыкли слышать только некоторых, а то и вовсе никого не слушать. Бывает, что люди видят друг друга, живут вместе – тарелочки летают долгое время рядом, а понять не могут: тембр разный, натяжение душ, атмосферы и прочее. Давайте не будим об этом.
–  А о чем же?
Доктор, не понятно отчего, выглядел бледно.
–  О моих картинах. Что из моих коллекций вы видели?
–  Я?.. Да я, признаться … если честно… ничего.
Доктора затрясло, словно под полом заработал гигантский отбойный молоток. Он увидел как Ван Гог … Ваня… пациент … медленно отплывает в сторону вместе со своим стулом, с куском пола, на котором стул стоял. Чуть дальше… и пол вместе со стулом отделился от низа больного. Набирая скорость, пациент удалялся в кисельно оплывающие стены, в беленный туман, в сторону… Доктор, Михаил Афанасьевич, хотел было еще спросить: про тарелочки, про совпадение тембров, но накренился, отвалился в бок, не отрываясь от стула, плавно заскользил над столом, в окошко. Пациент был еще виден. Была видна и летевшая рядом с ним жена, выплывшая сквозь дверь. Уже над зданием клиники доктор крикнул что– то вслед, но выкрикнуть удалось молчание. Пустой звук выплюнулся вместо слов, а в ответ, словно с ускоряющей свои бег пластинки, понеслось: «Не видел картин Ван Гога, не видел смг ванг… кртн вего невдл смг внганвдлкртнвнг … а…» Скорость увеличивалась. Доктор чувствовал, как спина от возросшей силы тяжести влипает во что-то плоское. Чтобы не соскользнуть, он крепче сжал ладонь, душа в кулаке заводного пингвина…


Проза
Made on
Tilda