Письменное творчество

О нем... О тебе... Обо мне...



...не за доброе дело хотим побить Тебя камнями,

но за богохульство и за то, что Ты,

будучи человек, делаешь Себя Богом.

Иисус отвечал им:

не написано ли в законе

вашем: Я сказал: вы боги?..


Евангелие от Иоанна, 11, 33 – 11, 34



Он избавился от желаний, избавился от страданий. Раньше он всегда хотел большего, теперь научился довольствоваться малым. Ему негде приклонить голову, хотя у него есть квартира в благоустроенном районе, даже не одна, дача на берегу моря, машина, о которой он мечтал много месяцев, женщины, сходящие по нему с ума, жена с детьми, светлое будущее и прощенное вчера.

Он не думает о дне завтрашнем, поскольку день завтрашний сам о себе заботится, но помнит, что день завтрашний стоит на плечах дня сегодняшнего, поэтому строит день сегодняшний не на песке, а на камне, дабы вода, нахлынувшая в один из потопов, не смыла постройку и не снесла все строения его и заслуги.

Умея творить чудеса, он творит их из милости, и милость творит его путь чудесами. Творя чудеса, он творит их ради больных и убогих, хотя многие убогие и больные об этом ничего не знают, а некоторые время от времени намереваются побить его камнями.

Спасая других волею, он не спасает себя самого, полагаясь на волю чужую. Любя, он не любит. Зарабатывая Кесаревы подаяния, не служит Мамоне.

А в свободное от основной работы время он ходит по воде и, чтобы не потерять спортивную форму, время от времени останавливает свою машину где-нибудь за городом, садится на траву возле открытой дверцы, смотрит на небо и разгоняет облака.

Ночами сидит он на траве, вглядываясь в звездное небо над головой и в нравственный закон внутри себя, вновь и вновь утверждаясь в мысли, что звездному небу над головой не важно, какой нравственный закон внутри его наблюдателей, поскольку да вовеки пребудет небесная благодать.

Бывает, по линии горизонта проходят деревья. А сама линия горизонта проходит через сердце его, которое и соединяет звездное небо с нравственным законом. После долгих трудов в проходящих деревьях научился он узнавать людей. Когда же наскучит ему небо, и звезды, и облака, удаляется он в пустыню и занимается своим самым любимым на земле делом – пускает и ловит бумеранги.

Раньше, в древней молодости, успевал он разбрасывать за вечер множество бумерангов, но, когда им приходило время возвращаться, не знал, в какой последовательности их ожидать, поэтому приходилось принимать ушибы и затрещины как должное. С годами он научился выбирать бумеранги, запоминать время запусков и последовательность полетов – ушибов стало меньше. Вскоре он научился ловить их красиво и вовремя.

Безмятежный, он не безымянный, но каждый зовет его своим именем. Не зная всех своих имен, он знает, когда его зовут, а когда просто произносят слово. Обращаясь к нему по имени, люди судят о нем по своему воззрению. На прошлой неделе он напился до такой степени, что проводнице вагона пришлось укладывать его спать прямо в одежде. А могла бы и милицию вызвать.

Прошлые потери научили его принимать истину в ее первозданном виде. Прошлые потери научили его не жалеть об упущенных возможностях. Прошлые потери научили его не желать возвращений и не возвращаться к желаниям, которые привели его к потерям. Прошлыми потерями он научился творить свое настоящее, усвоив навеки, что иногда нужно потерять, чтобы обрести, а чтобы воскреснуть – погибнуть.

Раньше всего ушел стыд. Он гулял по траве возле своего дома, посматривая то и дело на балкон, где мужчина надевал плащ, поданный ему юношей. Через несколько мгновений над его головой пролетела чайка, и озарение снизошло на него, едва она удалилась. Если бы чайка оценивала свой полет по чужим высотам и стыдилась высот своих, глядя на полет более опытных, она не смогла бы летать.

Утратив питавший его душу стыд, он увидел чудесный сон, в котором красивая девушка одевает на него фиговый лист, а потом увидел, как женщина снимает его и, распустив волосы, вытирает его ноги.

Пробудившись, он увидел над собой крону дерева. Сон унес последние сомнения. Встав на ноги, он вступил на узкую тропинку, исчезающую в зеленом лесу, устилавшем подножие горы. Лишенный сомнений, он сделал первый шаг на тропинку, и тропинка сама понесла его на вершину, словно это был эскалатор, распластанный по земле.

После исчезновения стыда и сомнения ушел страх. Он уходил постепенно. Сначала страх за ближних покинул его сердце, затем страх за самого себя, позже страх за будущее и прошлое.

Простившись со страхом, он простил прошлое, и прошлое отпустило его из цепких жерновов кармических и социальных обязательств, а также обещаний нравственного мира и сентенций звездного неба.

Каждый новый день был для него началом жизни, каждый вечер становился отпущением грехов. Укутанный теплом настоящего, он теплой звездой проходил сквозь мрак своих ошибок и иллюзий, насыщенных человеческими страстями и страстями человеков, знавших его.

Освобождаясь от сердечных привязанностей, он преобразует мир вокруг себя, удерживая этот мир на орбите своей сферы. Поэтому богатство, отданное им нищим, возвращается к нему сторицею, становится огромным, но уже не довлеет над ним, как довлели когда-то впервые заработанные и полученные в день зарплаты 90 рублей. Глубоко памятны ему эти лета, когда любил он, юноша, подолгу стоять на балконе, опершись на поручень, и кормить с руки чаек.

Словно весна по саду, проходит он меж людей. Сердце его пропитано бесстрастием, замешанным на бесстрашии. Долгие годы проходил он школу любви без страха и жалости, пока не постиг он таинства животворящей любви, способной в миг преображать окружающую действительность и людей, эту действительность представляющих.

Каждый, кого касается взор его, в кого проникает слово его, и кто прикасается к одеждам его, расцветает пучками лучистого света, пробудившегося от кармических сновидений, становится свечой неугасимой, с которой срезали нарост воска. Некоторые, столкнувшись с ним лицом к лицу, отходят подальше, чтобы лучше разглядеть его. Преображая себя, он преображает мир, окружающий его. И мир, сам того не желая, вбирает в свои очертания образ и подобие его.

Вдыхая аромат дорогих благовоний, которые он умело подбирает, окружающие пьют собственное бессмертие, заключенное в сосуде его души. Аромат его души благолепен. В далеких странах из этого аромата делают сны младенцев, а на его Родине наливают в меха и используют для закваски мелодий, пронизывающих стихотворные строки любящих сердец.

Взойдя на величественную высоту, он приобрел могущественные знания. Дорогую цену предложили ему за этот Дар. И дорогой ценой пришлось ему заплатить за них. Дарованный свыше, спустился он с высот, распластался под грязными башмаками прохожих, словно простыня под молодоженами, и вновь взмыл на прежнюю высоту, неся на своих крыльях заблудших, пробуждая их и даря им спасение, прощая творящих в неведении.

Не найдя точки опоры, чтобы перевернуть мир, он сам стал для мириад последователей опорой, на плечах которой они построили свои школы, храмы, учения и семьи.

Когда-то давно он прошел мимо горчичного дерева, долгие годы не дававшего семени. Уставший, он присел в его тени. Рядом присела девушка и начала расчесывать длинные, мягкие волосы. Наблюдая за девой, он проникся к ней нежностью в сердце своем. Чистая теплая слеза проступила в его глазах и упала к подножию дерева, отчего на ветвях проступили крохотные соцветия будущих семян.

Ходить по воде он научился давно, когда она только покрыла твердь земную, а у живых тварей, населявших землю, еще не было названий. Решив поближе рассмотреть лебедя, не желавшего подплывать к берегу, он пошел за ним в даль озера. Лебедь был первым, кому он дал имя. Следующей была чайка.

Поход по воде открыл ему мистерию полета. Полет стал первым его открытием. Стоя над пропастью во ржи, было страшно ступить в нее. Но, решившись вступить, он в последний миг испугался и ухватился рукой за росший на склоне обрыва куст.

Цепляясь за крепкую поросль, он распознал в кусте собственные знания. Отпустив куст, он полетел вниз и летел до тех пор, пока ни улетел его страх, после чего он взмыл вверх, справился с потоком нахлынувшего (встречного) ветра, выровнял свой полет, расправил крылья и, подобно голубю, полетел среди скал и расщелин, подобно чайке, парил над водой, подобный лебедю, соединял континенты.

Но потом была засуха, и ему пришлось скитаться по пустыне. В долгих походах пришлось забыть многое. Постепенно было утрачено ощущение воды под босыми стопами. Когда дождь налил на землю долгожданные лужи, давно забытое умение начало воскресать, но прежде, чем вновь пойти по воде, ему пришлось собственноручно вытащить себя за свои же волосы из болота. Так он подарил миру того самого Мюнхгаузена.

Однако тот самый Мюнхгаузен умолчал, что болото, в котором увязла его лошадь, стынет в сердце человека, сидящего на холме возле машины. Поэтому, когда он пошел по воде, оказавшаяся рядом девушка невольно спросила, почему он остановился, но ответа не услышала, поскольку вопрос девушки перебили своим криком парящие над головой чайки. А одна чайка, упавшая камнем к его ногам с небывалой для этих птиц высоты, сложила крылья и пошла с ним рядом. С тех пор он перестал стесняться своих снов.

Вытащив себя из болота, пришел он на званый ужин людей, считавшихся ему близкими, хотя возле дороги его не подбирали. Они попросили его переодеться в более благоприятный вид, но не потрудились дать чистую одежду. Огорчить хозяев дома он не смог и облачился в крылья ангела, просияв. Глаза присутствующих прослезились от яркого света, и ему предложили накинуть плащ. Доверив крылья сидевшему рядом юноше, он накинул плащ на плечи и обратил воду в вино. На том пришел мир.

Допивая очередной бочонок вина, близкие пели песню про далекую страну, где всегда тепло, и плакали от слабости. Не дожидаясь третьего куплета, он вышел на балкон.

Опершись спиной о балконный поручень, юноша держал его крылья, свободной рукой протягивая хлеб чайкам. Оперившись крыльями, он подарил юноше завтрашний день и чайкой спустился к ногам путника, шедшего внизу по волнам озера...

Он гуляет по своему Отечеству, но близкие не слышат его, а ближние глохнут. Ощупывая великолепные его одежды, они не ведают, что лилия одета прекраснее, чем он в самом торжественном своем наряде. Может быть, поэтому не могут они прикоснуться к знаниям, которые принес он с далекой Звезды, на которую летал однажды к Отцу своему.

Он знает, где правда, а где истина. Не кривя душой и не оскверняя свое сердце малодушием, он творит единый промысел, следуя узким и едва уловимым путем по границе между тьмою и светом. Перетекая состояниями света и тьмы, он прошел путем Мебиуса по зеркалу разума и безумия и вышел к обетованной земле, что пребудет вовек.

Преломляя хлеб с приглашающими его, он дарит им исцеление с каждым новым словом, сказанным в благодарность за прием, признательность за угощение или как комплимент хозяйке дома, сделавшей накануне новую прическу.

Однажды он погладил хозяйку дома по волосам. Она взяла его руку своими руками, поцеловала его ладонь и попросила взять ее с собой. Простив женщине умение разбираться в дорогих благовониях и неумение слушать чаек, он указал ей путь, которым шел сам.

Закрыв глаза, она вспомнила, что когда-то, беспамятно давно, когда Солнце было ее Богом, морская пена порождала красивых женщин, а морская волна их принимала, она видела этот путь на кольцах Сатурна, слышала в дыхании Юпитера и ощущала с теплотой Венеры. Только теперь в этот путь вплетались сны младенцев, дремлющих на женских руках. Принимая свое желание, она присела на дорожку, и дорожка повела ее по пути, струящемуся между светом и тьмой...

Разбрасывая и собирая камни, он долго учился отделять зерна от плевел. Самым тяжелым оказалось умение своевременно распознавать и безжалостно откладывать краеугольные камни от облицовочного кирпича. Тяжелее этого учения было закатывание краеугольных камней на вершину, им определенную.

Возведенные на вершину холма, на котором воздвигнут будет Храм, некоторые краеугольные камни начинали грустить о былых привязанностях и кубарем скатывались вниз. Закатывая их вновь и вновь, он почти оказался бесконечно замкнутым рабом своей цикличности, когда вдруг таинство неподвижности коснулось крылом его жизни.

Впитывая благодать открытия сердцем неискушенным, он подарил миру японский сад камней, где невидимый камень – камень краеугольный. Оглядев свое творение, он присел на вершину холма, откинулся головой к дверце машины и закрыл глаза.

Он видел множество холмов, на которых покоились камни, собственноручно им возведенные, не ведомые ему доселе и не виданные им доныне, давно забытые, встречавшиеся в болоте и пустыне, которую он однажды преодолел в пешем молчании и где теперь уединяется вечерами и запускает бумеранги. Все они покоились на холмах в теплом беззвучии, с которым существовал между холмов путь, несущий на своих волнах девушку.

Сидя в безмолвии на склоне холма, он вращает вокруг себя события. Люди, не ведавшие о нем, приходят к нему на холм, чтобы творить его волю своими делами и свои дела – его волей. Учителя собирают его знания и ошибки, налоговая полиция – налоги, жена – востребованность, поклонники – автографы, последователи – учение, Сеятель – жатву.

Не наделяя себя достоинствами, он не оскверняет себя недостатками, которые возникают лишь в тот момент, когда действие соприкасается с суждением, а суждение преломляется сомнением.

Вручая каждому пришедшему по желанию его, он сохраняет каждого равным в сердце своем, делая последних первыми, а первых – последними. Провожая уходящих с его дарами взором вечной признательности, он хранит неиссякаемые сокровища, недоступные для ржавчины и тления.

Каждый день на его холм разными путями поднимаются люди. Каждый из них несет сосуд. Взобравшись на холм, пришедшие подносят к сидящему пустые свои сосуды. Погружая в них свои руки, наполняет он тару их лучезарной патокой тепла и легкости, чистой водой живой жизни.

Обретшие, бегут они вниз, желая излить целительную влагу на стоящих у подножья. Но внизу, у подножья, обнаруживают свои сосуды пустыми: как солнце не может светить на глубине морской, так и чистый поток жизни искрится только на высоте веры, но жалко мерцает в расщелинах мира, тлеет в заботах суетных и гаснет в суете повседневной. Воистину жаль ему каждодневно возвращающихся к нему за живительной влагой, убегающих, теряющих ее и вновь возвращающихся.

Лишь изредка кто-нибудь из пришедших бережно укладывает свой сосуд подальше от глаз человеческих, после чего долгой дорогой идет к пустому холму и, усевшись на нем, вынимает полный сосуд из-за пазухи. Сияя светом, освещает он своим маяком вершину холма, а вокруг такие же маяки запускают бумеранги, и, оперевшись головой о дверцу машины, проверяют надежность крыльев. О таком ушедшем госте больше у него радости, чем о сотне толпящихся у подножья.

Пройдя сквозь инь и янь, он вкусил сердцевину сущего. Научившись быть в миру, быть мирским, он не расплескал сосуд сердца, питавший его в Материнской утробе и в не преходящей Отцовской благодати.

Сменив Огонь на Воду, прошел он путь от Прометея до Водолея, сменив гнев на милость. Сменив Воду на Огонь, он пройдет путь от Альфы до Омеги, сменив милость на любовь.

Он не боится смерти. Он знает, что ее нет. Он знает, что дорогу, по которой однажды прошел лесник, рано или поздно может отыскать путник и пройти этой тропой вновь. Однажды, задолго до этих строк, лесник прошел по тропе, ведущей к бессмертию. Показав единожды этот путь, лесник собрал бревна, раскиданные возле горчичного дерева, сделал из них крест и оставил на нем зарубки.

Зарубки лесника помогли найти путь. Но путь, не признающий времени, признает опыт. На время ему пришлось вернуться и присесть на вершине холма, дабы опыт укрепил его поступь в следовании пути.

Выхватывая из-за кулис своего сердца не живущих пока людей, он выводит их на сцену своей реальности, позволяя творить сюжеты и произносить слова. Освещая завтрашний день светом своего разума, он настоящим сердцем прокладывает путь меж завтрашних людей и событий.

Многие думают, что они друзья ему, но он не выделяет друзей. Многие думают, что они враги ему, но он не знает врагов. Многие думают, что они спасители его, но каждый для него – спаситель. Многие думают, что он спасет их, но он спасет всех. Многие думают, что... но он не обязан думать так, как думают многие о том, что он думает.

Легко быть праведным и добрым, когда в этом кто-то нуждается. Тяжелее быть добрым и праведным, когда никто не нуждается в этом. Тяжелее всего сохранить добродетель и праведность, когда никто не верит, что она у тебя есть. Что она вообще есть.

Тяжело любить людей, прощая им давно растраченную потребность – быть любимыми. Многие из них, похоронив потребность быть любимыми, растратили умение любить. Прощая безверие малодушным, малодушие – слабым, слабость – унылым, уныние – маловерам, маловерие – неразвитым, неразвитость – вспыльчивым, вспыльчивость – слепцам, слепость – гордецам, гордыню – заблудшим, грехи – грешным, пожинает он плоды своей веры.

Домашние его обвенчаны с ним кольцом Сатурна. Это они помещены во вторую главу угла нового Храма, камни которого скатывались некогда с откосов холма.

В незапамятные времена он любил пить пиво кружками. С незапамятных времен он черпает вино мехами. Впрочем, за памятью его осталось много славных преображений, проведать о которых позволено лишь немногим из званых, а поведать – немногим из избранных.

Если ты уверен, что прав, – ты заблуждаешься. Если ты уверен, что заблуждаешься, – ты не прав. Пролежав долгие годы в его сердце, святая истина этих слов растаяла в дымке нового таинства: прав ты или не прав – ранним утром бабочка взлетит с лепестка розы.

Ему приходилось видеть человека с голубыми глазами и рыжими волосами там, где окружающие его видели собаку. Правда, мужчины и женщины не могли объяснить, зачем собака стоит на балконе и держит белые крылья. Это не прибавляло им зоркости, зато хоть как-то оправдывало.

Подобно Лотосу, проросшему на облаке, что проплывает над землей, проходит он сквозь время мира.

Каждый раз, когда в его присутствии оскверняется чья-то утроба, он делает глоток воды и омывает лицо. Проникнув взором в утробу мира, он начал ежедневно обливать свое тело ледяной водой, поток которой смывает прочь семена, разбросанные миром по его телу.

На том месте, куда стекал и стекает поток ледяной воды, однажды крохотным листочком появился росток. Не позволив ледяной воде убить себя, побег рос положенный срок и стал гигантским горчичным деревом. В полуденный зной в тени его листвы собираются люди, пьют вино, поют песни про далекую страну, где всегда светло, и плачут от счастья.

Иногда в тень дерева приходят двое – мужчина и женщина. Нагулявшись по воде, мужчина отдыхает, поглаживая по шевелюре рыжего пса; женщина омывает ноги мужчины благовонным маслом и отирает их своими мягкими, длинными волосами. Пес помнит, что раньше женщина отирала его ноги истрепавшимися фиговыми листами, которые давно уже не растут в этих краях.



2000 – 2001 гг.

Проза
Made on
Tilda