казалась нелепой и непривычно шумной,
ей так хотелось кому-то подарить
все свое сердце на века без остатка. А тут я, безумный,
сухой, словно просроченная тарань
и почти черствый, как забытая горбушка
а она...
Хохотушка,
хохотушка,
хохотушка,
словно именно такого от рожденья и ждала,
руки целовала, готовая быть и игрушкой,
и гуттаперчевой подружкой,
и кем в голову взбредет нам обоим.
Волосы рыжие, глаза голубые, огромные
моргает и, будто бы, понимает, что скоро уйдет,
когда закончит то, ради чего прилетела
сквозь заслону времени. Ладонь мою сожмет
и дышит, дышит в нее. Наполняет вдохновением
и тем, ради чего, собственно, и стоит жить
любой богоблагословенной твари.
Иногда рассердится, но эту ссору пить
слаще любого смирения.
Девочка, научившая мое сердце любить,
пришла не надолго – нас много, опустошенных,
но тем беспечным утром, когда пришло время уходить,
постояла на пороге, глядя на дорогу, и как вдруг заявит:
"С тобою жить остаюсь, навеки прирученный.
Только пообещай, чему научила тебя,
ты будешь раздавать без сожаления душам,
которые давно постигла полутьма...
мою ревность не слушай,
я ведь все-таки женщина...
ты же, отныне, наполняй сердца.
Я буду рядом, пока будут уши
твоего сердца слышать мое "ЛЮБЛЮ".
Так и живет которую вечность рядом,
девочка, научившая мое сердце любить...
Иногда достаточно одного ее взгляда,
чтобы без устали лить, лить, лить
всем жаждущим нектар моего водопада.
Так и живет рядом.
Живет мною девочка,
научившая мое сердце любить.
