готов ползти на край Вселенной,
уставшая, всенепременно
ты выдворить меня могла
за много лет до нашего творенья,
но лишь теперь, почти мгновенно,
все нити вдруг оборвала,
оставив мой цветок без света
и даже щелочку тепла,
что источало твое сердце,
заколотила намертво. Разменной
монетой, выкинув во двор,
ты обратила мой вчерашний сон
лишь в стон, стекающий по водосточным трубам.
Я для тебя прикинулся бы дубом,
но быть испиленным
на чурбачки твоих капризов
ужасно больно. Ты мой приз,
доставшийся за бранное сомненье.
Ты не виденье чистой Красоты.
Ты раскаленные до жалости мосты,
чьи поручни еще чуть-чуть поплачут
и будут сожжены –
на стыд и поругание священного металла.
Как много б ни было тебя,
тебя мне всюду не хватало.
А ты хватала все и всех подряд,
пока твоих сомнений жгучий ряд
не выжег на душе моей отраву.
Моя любовь – лишь малая забава,
которой нарезвиться не могла
беспечная и пьяная Луна.
Нет! Ты Луной той не была…
Ты лишь ее свеченье отражала,
но этого тебе вполне хватало,
а я-то думал, ты – Звезда:
наполнена и светом, и теплом.
Твердил я сердцу своему: не вой,
не ной, не плачь на этот желтый мяч,
он мне милее и теплее всех казался…
Так заблуждаться… Это тяжкий Грех:
наказан холодом и голодом Небес.
Ты – мелкий, но живучий Бес,
который затаился втихаря
и жалит, жалит, жалит, жалит…
зря…
твоя змея
меня убить не сможет.
Лишь сердце с каждым днем сильней тревожит
и подготавливает к радостной мечте,
что будет теплой птицей сниться мне
и на руки опустится мои.
Душа же источит тепло весны,
и наслажденье вечно спелых трав…
Да, милый Друг, ты был отчасти прав,
когда не ждал звонков, лишь слезы лил,
ты этой женщины достаточно испил,
теперь испей свою любовь к Мечте,
потом еще испей, еще… В тебе
так долго жажда снов жила,
а эта женщина лишь признаком была,
той боли, что родил ее уход.
Ее любовь – ее же терпкий страх.
Ее любовь – твоя утрата слов. И снов.
Прости ей все и тихо уходи,
тебе еще ползти, ползти, ползти
за мизерной горошиной любви,
ее посеять и произвести
на свет сто тысяч новых теплых снов,
в которых будет жить твоя любовь,
в которых тебя славить и любить
способен будет каждый. Слезы лить
не стоит, стоя у ее окна.
Иди за светом; эта женщина твоя,
и никуда не денется, пока
тебя ведет отчаянья Звезда
и ты способен слушать сердца звук.
Она не бросит твоих крепких рук,
не убежит из сердца твоего,
она не вор, она – скупой надзор,
и крест, и ноша, и твоя любовь.
Она с тобой всегда, готова вновь
с тобой рождаться и с тобою умирать.
Ее с собой на край Вселенной
взять ты не хотел, но сколько б ни летел,
ни полз, ни плыл, ни рвался, ни скулил,
ни тратил пот и кровь свою на пыль,
для женщины, с который сросся ты,
не важно, есть ли в Космосе мосты.
Она есть Ты. Присяжных не смеши.
И, как придется, так уж с ней живи, н
а этом или том краю Земли.
Она такой, какой была, и есть
(ей это делает хоть малую, но честь).
Она верна себе, тебе верна,
а то, что выпить чашу не смогла
до дна, так то же женщина… Напилася уже
и вон валяется в никчемном неглиже
у ног твоих стыдливых спелых слов.
Бери ее к себе в постель. Любовь
не то, что будит в жилах кровь, а то,
что откликается из снов.
То, что поет на гребешке ветров
и тихо гладит пепел островов,
к которым ты полжизни ползть готов…
Ползи. Ползи. Ползи. Ползи. Ползи.
Но только вслух не голоси.
С тобою рядом Нежность спит. Т
ы этой нежностью почти убит.
Её беспечной холодностью вбит
в тот дуб, что во дворе растет
и тихо твоим голосом поет,
когда восходит полная Луна.
Луна – она, мой Друг, на всех одна.
А если не на всех, то это смех
и отраженье в луже глупых дней.
Ты позаботься, мой Дружок, о ней,
и если будешь очень долго ждать,
Вселенной станет ваша с ней кровать,
стоящая на склоне Вечных гор.
Вы с нею. Мир – Ваш приговор.
Над вами пара чаек пролетит.
И ветер души песней напоит…
