Смешок раздался. День – парик.
Здесь каждому хотелось кушать.
И не было желанья слушать
ребенка безобразный крик.
Ко сну не ждали. Лишь весной
упрямая ходила полночь,
и осужденья злая сволочь
к обшла́гам ла́стилась листвой.
Колени согнуты. Ветра
колышутся в надчеловечье,
ты, шаль девичества на свечи
накинув, совесть обожгла.
Не спится Богу: суждено
вокруг желаниям плодиться,
а окровавленные лица
искрятся, словно «ЙО-ХО-ХО».
Уходят сутки. День примят.
Все тот же день, оборвыш мата,
и солнце, словно виновато,
скользит за горизонт скучать.
И я, доверчиво ликуя,
шепчу подушке: «Аллилуйя»…
