присяду в сквере полустанка,
сегодня я немного пьян,
а ты – распутная беглянка.
Бессонница нас увлечет
с собой на дно своей печали,
к нам босоногий Бог придет,
и принесет благие дали.
Подарит короба чудес,
хлебов и рыбы. Все отмерит.
И песня радужных небес
вручит нам сон своей свирели.
На полустанке ты и я.
И звук свирели. Голубь сизый
съедает дохлого шмеля
и не торопит укоризне
предать нас. Спит в кустах енот,
пророк его по шерстке гладит,
а твой слегка скривленный рот
дым никотина в бездну садит.
Проходит милиционер,
навек обвисший блеклой формой,
«Ты только верь мне, только верь», –
ты шепчешь, словно гадкий вор. Мой
быстротечный менуэт
сдается в плен твоей отваги;
мне было бесконечно лет,
в тебе – семь тыщ желаний влаги.
Мы выходили из кустов
(ты теребила ворот куртки),
мы не увидели ментов,
дремавших в проржавелой будке.
Брели сквозь сумрак по домам,
как пара брокеров на бирже;
я жизнь дарю святым томам,
а ты – наивности Парижа.
И каждый – словно о своем
мечтает на исходе лета…
Я был в кустах слегка умен,
а ты со мной слегка одета.
И стыд нас страхом не корил,
и ворон не клевал упреком,
хотел как каждый, так и жил,
и не считался сквер пороком,
и стал для каждого уроком,
зачтенным в таинстве святил –
тех фонарей, светивших боком.
Декабрь 2000 г.
