Жаркая усадьба, окруженная чугунным решетчатым заграждением, двухэтажный дом цвета разбавленного желтка с бледными, слегка голубоватыми впадинами прямоугольных окон середины 30-х начала 40-х годов. Надпись под крылечным козырьком «Городская клиническая психиатрическая больница им…» и т.д. Рядом, возле заплеванной урны, красный «OPEL OMEGA». В здание входит мужчина в потертом, поношенном, повисшем гнилой плетью пиджаке, сопровождаемый под руку не молодой уже, но и не старой дамой в масловато-зеленом сарафане, тонких, давно приобретенных, туфлях. Врач– психиатр, профессор, встречает вошедших в своем кабинете (обстановка сизая). – Вот, Господин врач, привела. Это муж мой. Вообразил себя … – Погодите, погодите (обращается к мужу). Как вас зовут? – Ван Гог. – Простите… – Доктор, мой муж вообразил, что он – художник Ван Гог. – Не вообразил, а я и есть прославленный Ван Гог – художник, чья слава покрыла не одну плеяду начинающих кистемарателей. – Замечательно… (доктор обращается к жене) Голубушка, мне бы очень хотелось, что бы вы, если можно, вообще не вмешивались в наш разговор. – То есть… – То есть не говорили не единого слова, пока я не закончу. (Опять к пациенту). Значит, вы утверждаете … (мужчина неодобрительно щурится). Простите. Значит, вы – Ван Гог. И почему, если позволите? – Что именно? – Именно Ван Гог … – Потому что мама моя меня таким родила и так нарекла. – Логично. – Доктор, а у него все очень даже логично получается … – Я же просил … Жена: – Извините, больше ни разу не буду … – А потом? – Что? – Родила. И что дальше? – Как обычно: детский сад, школа … Чего вы мне голову морочите? Разве не известно, что дальше? – Почему же, очень даже известно. А кто была ваша мама? – Какая разница? Папы вообще не помню … – Но, насколько мне известно, Ван Гог, почему-то, умер… – Почему это он умер? А кто же тогда перед вами? – Логично. – Ничего логичного, все естественно, как и должно быть в природе. Я – Ван Гог. Родился, учился, женился … кажется. – То есть, как – кажется? – Она (на жену) утверждает, что моя жена. – А на самом деле? – А на самом деле мне всё равно … – Почему? – А я посторонних в личную жизнь не посвящаю. – А я не посторонний. Я врач. Друг, если хотите. – А если не хочу? Я к вам на прием не приходил. Меня привели, разрешения не спрашивали. А звание друга… (передразнивает) если хотите… на медфаках не выдают. Снимите халат. – Зачем? – Снимите, снимите… (доктор послушно, с интересом, стягивает служебную одежду, оставшись абсолютно голым). Вот так… (оглядывает голого доктора со всех сторон, покрякивая удовольственно). Вот так … Я вас нарисую. – Зачем? – Для истории. – Вы думаете, я ей пригожусь? – Не вам решать. Сейчас работаю над серией картин. Вы туда потрясающе вписываетесь. Особенно, если вас грамотно прорисовать. – Звучит интригующе. И как называется ваша серия? – Кретины – современники… (Доктор несколько озадачен) Жена: – Ваня, зачем ты так с человеком? Он же … (Ван Гог вскакивает со стула, хватает со стола графин с водой) – Я не знаю кто он, этот твой Ваня, но если узнаю, обоим раскрою черепа, вилки дурацкие… Доктор: – Успокойтесь, успокойтесь… Разрешите полюбопытствовать… Вы уже приступили к написанию своей серии? – Однозначно – нет! – Какие– то затруднения? – Подбираю персонажи. – И сколько уже в вашей коллекции.. персонажей? – Семь… – Кто, если не секрет? – Аскольд и Дир как одно лицо, Никон, который Патриарх, Адам и Ева как один Змей, Ульянов– Ленин, Эвклид, вы и моя жена. – Ваша жена? Вы же говорили… – Если она так считает, пусть. Многое называют себя моими женами. – Но, если я вас понимаю правильно, не все эти люди, выражаясь мягко, кретины. – О вкусах не спорят. – Но они вовсе даже не современники друг другу. – Они мои современники. – Простите, сколько вам лет? – Для настоящего художника… для творца… не существует времени. Мой возраст – Вечность. Вечность с большой буквы. – Простите, что вновь уточняю. Я вам, кстати, не кажусь чересчур назойливым? – Вы мне кажитесь чересчур вежливым, это печальнее. – Учту. Скажите, какая разница между вечностью и Вечностью?.. – Я вас понимаю… на письме разница – в первых буквах, в жизни – в размахе творения. Для того, чтобы создать картину, необходимо время. Для того, чтобы вдохнуть в картину жизнь, нужна Вечность с большой буквы. А для того, чтобы создать саму жизнь… Какая вам разница? Ваша задача – разубедить меня в том, что я – Ван Гог, то есть заставить меня поверить в противоположность самого себя. Или убедить мою жену смириться с радостью быть спутницей великого художника. Давайте. У вас еще есть время. – А у вас? – Я же сказал – Вечность. – Вы сейчас пишите? – Нет. – Почему? – Доктор, это банально. Творческий кризис: вынашиваю идеи, разрабатываю мысли, строю проекты. Господи, это же случается с каждым, кто работает. У вас что, не бывает? – Бывает. – Что же вы мне тогда херню порете? Жена: Ваня… – Сейчас как пристукну … (он вспомнил о графине, который до сих пор сжимал; отпил из него на всякий случай). – Сударыня, я же попросил вас не вмешиваться… – Но он… – Все в порядке. Современный мужской разговор. И сколько лет вы занимаетесь рисованием? – Творчеством. – Да, конечно, творчеством. – Всю жизнь. – Сознательную?.. – Физическую. Зримую – Этого не может быть!.. – Почему же? – Вы что, с колыбели рисуете? – С шестнадцати лет. До того – ни-ни… а в шестнадцать лет как прорвало… – А говорите, всю жизнь. – Доктор, извините. – Да. – Вы с какого возраста говорить начали? – Не помню, на втором году, кажется. А какое это имеет отношение? – А речевой аппарат у вас со скольких лет появился? – Я с ним родился. – Чего же вы меня здесь за сюсика держите? Если вы не признаете во мне Ван Гога, это ваша сугубо профессиональная обязанность и глубоко личная проблема. Хотите задавать вопросы, задавайте. Хотите в игрушки играть – вот вам, – достал из кармана заводного металлического пингвиненка, покрутил ключиком. Пингвиненок запингвинил по столу. – Дарю. Можете гордиться. Пингвин от Ван Гога. – Вы не Ван Гог. – С чего Вы взяли? – Ван Гог умер. – Вы видели? – Нет. Но кто-то же… – Кто– то же…то-то же… Вы разве не верите в воскресение? – Нет. – В переселение душ? – Нет. – В кармические перевоплощения? – Нет. – В колесо сансары? – Нет. – В Бога? .. Иисуса Христа, Аллаха, Шиву, Кришну, Юпитера, Одина, Диониса, Ра … кого-нибудь? – Нет. – Пророков: Магомета, Будду, Иоанна, Нострадамуса… хоть в кого-нибудь? – Нет. Нет. Нет! – Доктор, вы самый реальный человек, которого я когда-либо встречал. Но мне вас жаль. Во что же вы верите? – В свое существование. – А в мое? – И в ваше. – Я – Ван Гог? – Нет. Обыкновенный человек. – Какой? (Жена, боязливо) – Ваня… (Ван Гог опять за графин) – Молчи, Маня! (Жена) – Я не Маня. Я – Клавдия. (Доктор) – Она Клавдия. – Откуда знаете? – Она сказала. – А я вам говорю, что я Ван Гог, вы почему меня не знаете? – Вы – пациент. – А она, получается, жена пациента. – Позвольте мне решать … (Ван Гог):– А вас я вообще не спрашиваю. Я вас не знаю. – Я – доктор. – Почему я должен этому верить? – Потому что я говорю… – Позвольте мне решать… – Я – доктор… – Кто? Какой вы доктор? – Который с вами разговаривает. – А кто вам сказал, что я с вами разговариваю? – Я задаю вам вопросы. Вы на них отвечаете. Мы разговариваем. – Мы сосуществуем. В различных плоскостях. На разных тарелочках, только рядом. (Жена): – Ой, опять. – Простите, не могли бы вы подробнее о тарелочках? – В большом мире летают тарелочки. И не знают друг друга. Точнее, не знают друг друга люди, которые лежат по одной штуке на каждой тарелочке. Человечки думают, машут руками, чихают, пьют пиво и занимаются прочей канителью. О кей? Когда тарелочки сталкиваются с большой силой, происходит так: дзин – и одна из них колется. Это когда тарелочки сталкиваются перпендикулярно. Когда под различными углами, бывает по-разному: углы складываются, сильно бьются. Вдребезги бывает, если «крышу» сносит. Тарелочки прозрачные, поэтому кажется, что человечки летают сами по себе. Мы с вами до этого ничего друг о друге не знали. Парили в неведомости. А тут получилось так, что на какой-то период, вследствие обоюдных потребностей друг в друге, летим параллельно: я выплыл для вас из незнанности, и вы для меня – из пустого информационного вакуума… – Простите, этот термин… Пустой информ… – Доктор, зовите как хотите. Вы же сечете суть. Вот сейчас мы с вами летим в одной плоскости, в одном направлении, по одной траектории. При всем разнообразии движений человеческих мышц они, по большей части, идентичны. Поэтому мы с вами движемся похоже. Через пять-десять минут, плюс-минус, я отвалюсь в сторону вместе со своей тарелкой. Вы провалитесь в какую-нибудь яму, полетите по инерции, столкнетесь с тарелочкой другого пациента и расколошматите ее в пух. – Вероятно. Но как же речь? Как мы понимаем друг друга? – Это для вас тяжело. Скажу только о струнах… Когда струны звучат в унисон? Когда их звуки, тональность, мелодика схожи. То есть, когда составляющие звука – длина струн, кратность их толщин, колебание в минуту и прочая тригонометрия – сходны. У нас с вами в данные полчаса сходные условия нахождения. Повторяю: вам не понять не потому, что вы – недоумок… Просто не понять, и всё… Ну, сравните с радио. Когда мы можем слушать радиостанцию? Когда приемник настроен на волну передатчика. Люди – приемники и передатчики одновременно, могут слушать все и каждого, но привыкли слышать только некоторых, а то и вовсе никого не слушать. Бывает, что люди видят друг друга, живут вместе – тарелочки летают долгое время рядом, а понять не могут: тембр разный, натяжение душ, атмосферы и прочее. Давайте не будим об этом. – А о чем же? Доктор, не понятно отчего, выглядел бледно. – О моих картинах. Что из моих коллекций вы видели? – Я?.. Да я, признаться … если честно… ничего. Доктора затрясло, словно под полом заработал гигантский отбойный молоток. Он увидел как Ван Гог … Ваня… пациент … медленно отплывает в сторону вместе со своим стулом, с куском пола, на котором стул стоял. Чуть дальше… и пол вместе со стулом отделился от низа больного. Набирая скорость, пациент удалялся в кисельно оплывающие стены, в беленный туман, в сторону… Доктор, Михаил Афанасьевич, хотел было еще спросить: про тарелочки, про совпадение тембров, но накренился, отвалился в бок, не отрываясь от стула, плавно заскользил над столом, в окошко. Пациент был еще виден. Была видна и летевшая рядом с ним жена, выплывшая сквозь дверь. Уже над зданием клиники доктор крикнул что– то вслед, но выкрикнуть удалось молчание. Пустой звук выплюнулся вместо слов, а в ответ, словно с ускоряющей свои бег пластинки, понеслось: «Не видел картин Ван Гога, не видел смг ванг… кртн вего невдл смг внганвдлкртнвнг … а…» Скорость увеличивалась. Доктор чувствовал, как спина от возросшей силы тяжести влипает во что-то плоское. Чтобы не соскользнуть, он крепче сжал ладонь, душа в кулаке заводного пингвина…